Уривок з інтерв’ю 2013 року з актрисою, у Львові: війна, влада, гендер

І: Расскажите, как Вы заинтересовались театром.

Р: Я с детства интересовалась театром, потому что, когда я в школу ходила, я была в драматическом кружке. Я там участвовала, и всегда у меня было желание стать артисткой. Вот, значит, мы жили в Калуше последнее время, мой отец был военный и его в Калуш послали служить. И там же ж началась война. В 41-м году. В 4 часа утра. Мы думали, что это были маневры – там воинская часть стояла, – а потом, значит, через несколько часов прибежал военный солдат и сказал моему отцу, что война началась, чтобы он шел в штаб. Ну, и, в общем, тут началось. На второй день нашу семью – нас было пятеро детей, – как-нибудь, я самая старшая, правда. И вот нас отправили туда в тыл – аж в Россию. Мы почти месяц ехали на чем только попало: и на товарняке, и кое-как, кое- как до Родины, где моя мама. Моя мама была русская, а отец – украинец. Вот. И мы туда добрались кое-как. Ну и мы там, значит, жили. И оттуда я пошла добровольно на фронт. Ну, как же? Мы же такие были комсомольцы – защищать свою Родину. Вот, у меня тоже есть документ, могу показать. Вот, что я добровольно пошла на фронт. Ну, на фронте уже 1 апреля 42-го года мы уже были в Сталинграде. Там нас несколько добровольцев-девчат. И все девчонки попали в один полк. Вот, и 1 мая 42-го года мы уже приняли присягу военную. Нас обучали связи – я была связисткой. Вот, ремонтировали полевую связь – вот такая там по улице, по дереву, по стенке идет она. Порвалась, значит, – я уже туда иду, ползу, когда боевые уже, эти самые, бои были уже, так приходилось и на коленочках ползти. Вот и думаю: «Господи, хоть бы к немцам не забраться», пока найдешь порванную, эту самую, линию. А у нас была маленькая такая катушка, на этой катушке был провод телефонный. Катушечка маленькая, вот, как есть катушка, на которой нитки, – вот точно такая же катушка, только маленькая, железная. И на ней вот этот вот провод, чтобы исправить, там, добавить. И телефон – телефон был в деревянной такой коробочке. Дерево было такое тоненькое-тоненькое, и я должна была, если я найду вот эту порванную связь, я должна тут же звонить и сказать: «Я нашла, нашла, нашла, сейчас я провод этот соединяю». ..

… Вот я никогда не забуду, когда, эти, Гитлер 2000 самолетов кинул нам на Сталинград. Я как раз стояла на посту, это было где-то днем – где-то в часов 4 дня. Я слышу звук самолетов, смотрю в бинокль, смотрю с юго- запада, передаю: «С юго-запада такой-то Heinkel, с востока – Messerschmitt», и выбегает командир батареи: «Что она там говорит? Что ты говоришь?» – хватает у меня этот самый бинокль, смотрит и, действительно: со всех сторон эти самолеты-бомбардировщики, и он мне похлопал по плечу, говорит: «Молодец! Так стоять!». И вот это я стояла, и думаю, – а у меня ноги трясутся, коленки дрожат и бинокль дрожит, – а сама думаю: «А мне ж нельзя уйти с поста. Меня ж расстреляют сразу. Ну что это такое?». Ну, я не ушла, конечно, с поста, но, в общем, все это под нефть вылилось на Волгу, на воду прям, и вот на воде, в Волге прям горит. Сталинград построен сам вдоль реки Волги. Ну, это, конечно, было страшно. Один страх был, но, видишь, выстояли мы. Выстояли, очень, конечно, много погибло, очень много. Но я никогда, конечно, не забуду, когда пленные, когда кончилась эта бойня в Сталинграде, пленные шли вот эти румыны, они темные ж, а это февраль месяц, морозы страшнейшие, и они накрыты какими-то не то тряпками, не то этими одеялами шли все, понурившись. А впереди шли Паулюс, который командовал, и еще несколько этих самых главных, – ну, самые главные военные начальники, – и вот за ними шли эти солдаты. Нам приказали, чтобы мы там не кричали, не говорили с ними ни в коем случае: «Только смотри, пожалуйста, смотри или уходи». Ну, их вели, конечно, наши красноармейцы под (.5) с оружием в руках. Они такие несчастные были, похнюпившись, головы вниз – вот это была для нас победа большая. И вот 2 февраля 43-го года – наша победа. Вот это праздновали! Меня тоже поздравляли – со Сталинграда мне прислали.

І: А сколько Вам было лет, когда Вы пошли на фронт?

Р: Я с 23-го года. Мне даже не было, подожди, было мне 18?

І: Было.

Р: Было уже 18 лет. Вот так. Ну, а потом, значит, мы, значит, наши войска пошли на Харьков. Харьков держали мы целый февраль месяц – один месяц мы только продержали его. И потом его забрали немцы снова обратно, и аж 23 августа, я о них никогда не забуду. 23 августа 43-го года, – где-то примерно полгода или пять месяцев прошло, – мы только забрали обратно Харьков, и больше, конечно, не отдавали. И больше мы уже обратно, наши войска, не шли. Это и Полтаву мы взяли. В общем, так мы дошли, и Киев, вот эта вся Украина, Первый украинский фронт – наш полк туда входил. И вот Первый украинский фронт – он всю Украину, и Киев уже был наш, уже мы ничего не оставляли почти. Потому что нас уже в Сибири – там военные заводы работали на фронт, все вот. И у нас уже были свои военные эти принадлежности: пулеметы и танки и, Господи, Боже мой. Вот так. И Львов от мне тоже, скоро будем отмечать Львов. Наш полк, – тоже наш – Львов освободил от фашистов. Хоть как-то, говорят, кто-то другие освобождали, не знаю, насколько они освобождали. Я помню, как мы вошли во Львов, и как возле Оперного театра нас встречал народ, плакали даже, плакали, Боже мой, обнимали нас. Так нас встречали, что вот так.

І: А в каком году Вы зашли во Львов?

Р: А?

І: В каком году Вы попали во Львов?

Р: Во Львов? В этом – 27 июля 44-го года. Вот тоже меня всегда поздравляют. Потому что у них есть списки – какие полки освобождали город Львов. Вот.
І: И Вы решились остаться во Львове?

Р: Да. И, значит, я во Львове осталась, а тут уже недалеко день Победы. Но уже День Победы, – 9 мая 45-го года – уже прошло, а меня еще держали, потому что у меня до сих пор (.8) Вот военный билет у меня. И меня, значит, тут написано: «Взят на учет», потому что сержантский состав и, именно, которые. Ой, как их тут? (.7) Связь, связистов. Связисты [00:15] – они всегда были на военном учете. Ну, это такая должность, специальность такая – связист, и вот до сих пор у меня тут написано, что я на учет взята связисткой, а то, что меня сняли где-то в 58-ом году, – по- моему, меня сняли уже с учета, – так не написали. Я до сих пор еще на связи (смех). Вот. Вот так. И это, ну, я еще это – 9 мая прошло, а меня еще не отпускают, потому что, ну, не знаю, их дела, конечно. Вот, и потом я смотрю – объявление. Объявление, но я в военной форме служу дальше. Объявление в театральную студию при театре Марии Заньковецкой. А они уже приехали, уже работают, и они организовали летом студию театральную, но а как же ж? Как же ж я буду? Я так мечтала быть артисткой, хотя я, между прочим, в Сталинграде у меня, что получилось это (.8) перестала слышать. Ой, как это называется, Господи, Боже мой?

Вот видишь, как.

І: Контузия?

Р: А? Десять дней я не слышала.

І: Ага. Вас оглушило просто?

Р: Да-да. Это в Сталинграде было. И я: «Как же так – я не слышу уже столько дней?». Меня, конечно, перевели на кухню работать. Я ж не могу быть связисткой, мне ж надо по телефону говорить, а я ни черта не слышу. Думаю: «Боже, я ж артисткой не буду. Что ж это получится?» И вот эти десять дней. Потом вдруг кастрюля падает, и я говорю: «Что-то услышала, что-то не то». Смотрю – кастрюля упала. Это или мне послышалось, или это – правда? Но, смотрю, – правда. Думаю: «Может быть». И я начала – потихонечку-потихонечку стала слышать. Ну, и, конечно, меня снова забрали связисткой. Вот. Ну, и вот я решила подать заявление в эту театральную студию – и подала. Ну, думаю: «Примут меня, не примут – у меня ж ничего нет, я ж в общежитии солдатском живу». Вот. Ну и думаю: «Ладно, как будет, так будет». Потом вдруг приходит где-то в конце августа, по-моему. Приходит открыточка, что я принята. Ну, принято мое заявление, что сдавать экзамены тогда-то, тогда-то. Ой, Боже мой, я давай быстрее готовиться туда, а там же написано было: «Надо вот это, надо подучить и стих, и…».

І: Басню, наверное.

Р: Да. Ну, в общем, я это все вроде приготовила, и прихожу я в театр – там уже написано, когда начинается. Прихожу я в театр, и на меня так смотрят, а почему смотрят? – Я пришла в военной форме, в кирзовых сапогах, в пилоточке. И думают: «Чего она пришла в такой одежде?», а у меня ж то ничего нет. А Романицкий, народный артист СССР, он сидел как раз за столом, и говорит: «Ну, дитинко, зараз ми тебе одягнемо». И он позвал, там кому-то сказал, ну, какой-то, по-моему, или кто: «Покличте мені костюмершу», и он позвал. Эта костюмерша меня одела и туфельки тоже дала. И я как одела туфли, и думаю: «Ой, а как же? Там же танец надо. Надо ж покрутиться. Это точно – я упаду на каблуках». Но, Слава Богу, спасибо. Спасибо, что меня переодели, вот и я сдала. И потом думаю: «Примут? – Не знаю». Уже собиралась, но я еще служу, в армии служу. Мне пока что некуда ехать. Я хотела куда-нибудь, в какой-нибудь институт поступить такой. Вот. И потом уже в конце августа пришло мне, что: «Вас принято». Ну, я, конечно, пошла, показала это все своему начальству, и они меня освободили. И вот тут, значит, тут написано, что меня в 45-ом году в конце августа меня освободили от военной.